Глава 12. То, что будет.
Научиться бы заново жить по законам мирного времени –
никуда не спешить (если только на службу)
шагами нервными,
ни за кем – вот совсем – не следить (не считая своих детей,
чтоб при маглах не колдовали, да молока на плите);
чтобы тихо, спокойно, с улыбкой,
как у людей.
Без затей? Без затей,
и чтоб рядом были все те,
без которых и жизнь-то – не лучшая из идей;
чтобы снова смеяться взахлёб, чтоб ребёнок, дерево, дом;
чтобы с женщиной, лучшей на свете, идти под одним зонтом,
чтобы вечером зимним – камин, согревающий чай, разговоры о том, о сём...
я уверен, что нам повезёт, говорю тебе, повезёт.
вы только эпиграфа так сразу не пугайтесь- Лаванда действительно летала в Рапсберри. Она всегда направляется туда, когда наступает полнолуние, - неохотно начала Парвати. – Есть у них там такая... ну, не целительница, максимум – знахарка доморощеная. Эмма Паркер. Она отлично варит зелье, которое помогает... помогает немного быстрее трансформироваться обратно в человека.
- Я что-то не понимаю, - Невилл сдвинул брови. - Лаванда – оборотень? Но ведь мадам Помфри тогда сказала, что Грейбек не заразил её...
- Она ошибалась, - Парвати, нервничая, то снимала с левой руки браслеты, то снова надевала. Видно было, что ей неуютно открывать чужую тайну. – Случается порой такое, что заболевание не удаётся выявить сразу. Оборотнические наклонности будто бы спят в человеке и проявляются лишь спустя месяцев пять-шесть. Так Лаванде объяснили в больнице святого Мунго.
- Ребята, вы, может, чаю хотите? – неуверенно предложила Падма. Луна, помедлив, кивнула:
- Да, спасибо, было бы неплохо.
Падма окинула комнату взглядом. Не обнаружив чайника, она отправилась на первый этаж. Парвати продолжила:
- У Лаванды это началось спустя полгода после битвы за Хогвартс. На первое полнолуние просто ужасно болели шрамы, оставленные Фенриром, озноб колотил, голова раскалывалась. А ещё голод всё время мучал... как она сама рассказывала, он более-менее отступил только тогда, когда она сожрала всю говядину, из которой собиралась готовить отбивные. Сырую говядину. Причём Лаванде никто не говорил, что от этого должно полегчать. Ей просто захотелось, и она съела.
- Невкусно, должно быть, - осторожно предположила Луна. Парвати грустно засмеялась:
- Лав утверждает, что иногда сырое мясо – самая вкусная вещь на свете.
- А на следующее полнолуние она уже превратилась в волка? – спросил Невилл.
- Да. И вот с тех пор... Это не лечится, понимаете? – в голосе Парвати сквозила тоска. – Так что ей приходится просто терпеть. Другие оборотни посоветовали ей обращаться к этой Эмме. За зельем она и летает в Рапсберри; ночь проводит там же, в лесу, чтобы на людей не наткнуться и не испытать... ну, вы понимаете, какой соблазн. Если бы её там кто и увидел, трепаться бы не стал. Там не такой народ.
- Лаванда общается с другими оборотнями?
- Угу. Они быстро распознают своих и охотно друг другу помогают – чувство общности у них сильное. То есть, это одни, те, которые пытаются, как Лаванда, жить нормальной жизнью... другие сбиваются в стаи и селятся отдельно от людей. И даже временами нападают на людей ради пропитания, представляете? Этих Лаванда и знать не хочет.
Вернулась Падма, левитируя перед собой поднос с четырьмя чашками, чайничком и несколькими небрежно брошенными прямо на поднос, без какой-либо коробки или вазочки, конфетами.
- Я на время закрыла магазин, - сообщила она, присаживаясь. – Пусть думают, что мы обедаем.
- У нас сегодня уже был обеденный перерыв, - буркнула Парвати.
- Ничего страшного, будет ещё раз. Это ты утащила чайник на первый этаж?
- А что?
- Так я и думала. Угощайтесь.
Чай был крепким, без сахара. Невиллу такой нравился. Отпив чуть-чуть, Лонгботтом задал Парвати вопрос:
- Кто ещё знает о том, что Лаванда... больна?
- Все, кому это известно, находятся сейчас в этой комнате.
- Понимаете, Лаванда не хочет, чтобы от неё все шарахались, - тихо сказала Падма. – Помните, как пришлось уволиться профессору Люпину? Ни одни работодатель не захочет иметь дело с оборотнем. Она очень дорожит своей работой на фабрике мётел – деньги ведь с неба падать не будут, а родители её давно погибли, родственников никаких нет... в общем, надеяться можно только на себя.
- И на нас. Она так думала, - горько произнесла Парвати.
- Мы никому не скажем, - твёрдо пообещал Невилл, думая о Лаванде. Вот, значит, почему она избегала встреч с бывшими однокурсниками, почему, когда он в последний раз видел её, выглядела столь измождённой, подурневшей так, будто ей надоело за собой ухаживать. Это Лаванда, которая после того, как Кэрроу впервые «наказали» её Круциатусом за то, что она грубовато ответила им на вопрос о своей чистокровности, пошла на подгибающихся ногах в туалет – поправлять причёску! Лаванда, которая всегда старалась безупречно выглядеть, громче всех смеялась, флиртовала с мальчишками – с ним, Невиллом, флиртовала, чтобы поглядеть, как он будет смущаться и краснеть. Могло показаться странным, что эту легкомысленную девушку до сих пор не сломил её страшный недуг, но Невилл знал, что на самом деле Лаванда – как и, между прочим, сёстры Патил – не так проста, как может показаться.
- Я вам верю, - кивнула Парвати. – Я передам ей насчёт серёжки и того, что вы теперь тоже... в курсе. Думаю, она даже захочет с вами встретиться лично... Но скажи, Луна, каким образом серёжка Лаванды оказалась у Рона? Что он сам в Рапсберри-то делал?
Луна и Невилл переглянулись.
- Это долгая история, - заговорила Луна, - но у вас, в конце концов, всё равно обеденный перерыв...
***
- Для полноты картины мне осталось выяснить только одну вещь, - заметил Невилл. Он сидел за кухонным столом, а Луна рядом расставляла на полочках в шкафу посуду, которая минуту назад самостоятельно помылась в раковине. С тех самых пор, как в первое послевоенное лето Луна помогала Невиллу по дому и ухаживала вместе с ним за его бабушкой, сильно подорвавшей в тот год своё здоровье, ей разрешалось хозяйничать в доме Лонгботтомов сколько угодно.
- Какую? – не отвлекаясь, спросила Луна.
Они проговорили до наступления темноты – она, Невилл и Августа, пожелавшая знать, почему её внук вернулся домой с разбитым лицом и сломанной волшебной палочкой. Бабушка была немало потрясена как историей обо всём, что случилось с Невиллом, Луной, Роном и Гермионой за последнее время, так и тем, что внук успешно скрывал от неё все свои опасные дела. Однако неодобрения она не высказала – более того, бабушка смотрела на Невилла с гордостью, хотя ему самому сегодняшней победой гордиться было почему-то странно. Она и сама довольно странной выдалась, эта победа.
И всё-таки – победой.
- Что за амулет ты дала Гарри, когда мы впервые навещали его в Мунго? Помнишь такой, вроде птички...
- Помню, конечно же, - Луна поставила на полку последнюю чашку, закрыла шкаф и опустилась на стул рядышком с Невиллом. – Есть у нас дома шкатулка, полная таких деревянных птичек. Точнее, когда-то она наверняка была полной, а сейчас амулетов осталось штук десять-одиннадцать. Папа говорит, эта шкатулка всегда принадлежала нашей семье. Он получил её от отца, а тот – от своего отца; в общем, она всё время переходила по наследству по линии Лавгудов. Мне нужно будет передать её своим детям и наказать им, чтобы использовали оставшиеся амулеты с умом.
- И от чего охраняют эти амулеты?
- От погружения во тьму.
- В каком смысле?
Луна пожала плечами:
- Так написано на крышке шкатулки, а уж что это значит – каждый должен решать для себя сам. Я просто подумала: вдруг Гарри это хоть чем-то поможет? А когда поняла, что он ничего не помнит, ещё больше утвердилась во мнении, что нужно дать ему этот амулет. Ведь беспамятство – это тоже тьма, правда? Вдруг он начнёт потихоньку что-нибудь вспоминать?
- Хорошо бы.
Луна задумчиво взглянула на Невилла:
- А что, у тебя то же самое?
- Это ещё почему?
- Сегодня ты сказал, что ничего уже не припоминаешь. Что ты имел в виду?
Невилл вздохнул. Объяснить это было непросто.
- Мне жутко, невероятно, безумно хотелось отомстить этим ублюдкам. Тем, что убили Джинни. Мы это сделали. Вот я и думаю теперь: что делать дальше?
- Жить?
- Но от своей жизни каждый чего-то хочет, верно? Чтобы удавалось добиться своих целей, воплотить мечты в реальность... А я не помню, какие у меня цели. И какие мечты – тоже. Была одна цель, она же мечта – отомстить. Добились. Воплотили. А там, где должны были быть нормальные человеческие мечты – без всякой мести, без всякой крови – ничего уже нет. Пусто.
Луна покачала головой:
- Нет, нет! То, что ты о них на какое-то время забыл, не значит, что они перестали существовать...
За окном прогремел гром; дождь, начавшийся недавно, крепчал. Земля смывала с себя это лето – долгое, жестокое и опасное. Барабанная дробь капель становилась всё громче.
- Тогда расскажи мне, - попросил Невилл и отчаянно поклялся сам себе заново научиться мечтать. Потому что нельзя иначе-то, невозможно – невыполнимая миссия, дохлый номер. Жизни человеческой просто неприлично быть пустой. – Расскажи мне, о чём я мечтал до того, как всё это началось... о чём мы мечтали, Луна.
- Хорошо, - голос Луны дрогнул. – Но ты слушай меня и пытайся вспомнить сам. Потому что я... я ведь тоже могла что-то забыть. Ты же понимаешь.
Дождь барабанил так, точно собирался пробить крышу. Небо сходило с ума. Люди приходили в себя.
- Ты хотел преподавать в Хогвартсе травологию. Ты уже прошёл испытательный срок, и профессор Макгонагалл согласилась взять тебя на работу. Ты говорил, что чувствуешь себя очень неловко, когда ученики называют тебя профессором – ты ведь ненамного их старше, в общем-то, - голос Луны был тихим и в то же время звонким, и ветви розового куста бились на ветру в окно кухни, точно куст тоже хотел послушать, о чём идёт речь. – Ты начнёшь преподавать в новом учебном году. Мы поженимся, и я отправлюсь с тобой в Хогвартс, только я не стану учить детей, а буду помогать мадам Помфри в больничном крыле – мы уже давно договорились и с ней, и с профессором Макгонагалл. А во время выходных и каникул мы будем жить здесь, приведём в порядок сад, и твоя бабушка перестанет говорить, что из-за растений ничего из окна не видно. У нас с тобой родятся дети, и похожи они будут на тебя – да, на тебя, потому что ты очень, очень хороший, а я слабая, я когда-то пообещала маме никому не желать зла, а обещание не выполнила. Мама тогда рассмеялась так печально – теперь я понимаю, почему... А ещё...
«Говори», - думал Невилл, - «говори, я буду слушать вечно».
Полыхнула молния, наполнив на мгновение светом полутёмную кухню. А она всё рассказывала и рассказывала, а он слушал, и им оставалось только напомнить самим себе, что им всего-навсего по двадцать лет, и вся жизнь у них впереди.
Это ещё не всё, товарищи,